Сорок лет Чанчжоэ - Страница 58

– Где было совершено убийство? – спросил Генрих Иванович и вдруг вспомнил, что вчера перед сном, закрывая окно от сквозняка, различил в ночном небе редкостное сияние, которое звал про себя Лазорихиевым небом.

– Неподалеку от Интерната для детей-сирот имени Графа Оплаксина, погибшего в боях за собственную совесть. Там много густого кустарника… Лицо подростка обезображено до неузнаваемости! Но я полагаю, что это дело не рук убийцы, а рук… Господи, что я говорю! По моему мнению, это куры постарались. Они выклевали мальчику глаза и объели все мясо со щек и подбородка! Надо что-то делать с дикими курами! Нужно принять какое-то решение и всем городом бороться с ними!

– Сначала нужно поймать преступника!

– Да-да, конечно, – согласился доктор. – Самое поразительное, что внутренние органы вырезаны из тела мальчика самым профессиональным образом!

– Значит, нужно искать убийцу среди медиков и патологоанатомов .

– Вы ведь знаете, что я единственный доктор в городе! Я и патологоанатом!

– А приезжие?

– Это не исключено. Я поделюсь с шерифом вашими соображениями!.. Мне еще нужно писать заключение о вскрытии, так что, дорогой Генрих Иванович, я прощаюсь и обещаю информировать вас о ходе следствия.

– Буду вам весьма признателен, – поблагодарил полковник, повесил трубку на рычаг и придвинул к себе листы с расшифровками…

– …В последующие десять лет, – прочитал Шаллер, – в город прибыли следущие жители: Андриано Питаев со своей семьей, семейство Грыжиных, потомственных сапожников, Клюевы, Лупилины, физик Гоголь с собачкой по кличке Брызга, военный Бибиков, Степлеры, Гадаевы, Миттераны, господа Мировы, чета Коти…" Генрих Иванович перелистнул страницу. Далее также шел список приезжих:

– Ягудин, Преславлин, Слухов, Чикин, Концович…" Шаллер перевернул еще страницу, но вереница имен и фамилий не кончалась. То же самое продолжилось и на тридцати других страницах. Лишь на последней, в самом ее конце, начинался другой перечень.

– В последующие десять лет в городе родились: Елизавета Мирова, близнецы Сухомлинские, Евстахий Бутаков, Иван Иванов, Елена Гоголь, Пласидо Фальконе, Андрей Степлер…" Генрих Иванович внимательно вчитывался в список рожденных, разместившийся на пятидесяти трех страницах. Он не упускал ни одного имени и фамилии, произнося их вслух четко и раздельно, как будто ему необходимо было заучить все наизусть.

– Где же моя фамилия? – произнес полковник, когда перечень закончился. – Где же мое имя?

Он отложил прочитанное в сторону, зашагал взадвперед по комнате, удрученный и расстроенный, судорожно размышляя; то и дело он выглядывал в окно и рассматривал сквозь опадающую листву силуэт жены, склоненный над пишущей машинкой.

– Чертовщина какая-то! –o– произнес Генрих Иванович вслух. – Мне сорок шесть лет! Я тоже живу в этом городе! Тогда почему моего имени нет в списках прибывших или рожденных?! Господи, абсурд какой-то!

Шаллер с силой ударил кулаком по столу, так что опрокинулась чашка с недопитым чаем, вывалив горку размоченных чаинок на пачку листков.

– Да в этой писанине ничего не сходится! Здесь все вкривь и вкось! Все расползается по швам! – Полковник смахнул разбухшие чаинки прямо на пол. – Это мистификация! Ни одна дата не сходится с официальной! Почти все дети рождены гораздо раньше положенного срока, и чрево, из которого они вышли, принадлежит какой-то плодовитой, мистической мадмуазель Бибигон! За исключением ветра, который родила неизвестная Протуберана!

Мысли Генриха Ивановича были прерваны появившейся в окне головой Джерома, который скалился во весь рот, показывая зубы и свое хорошее расположение.

– Эй! К тебе можно? – спросил мальчик, забрасывая ногу на подоконник. – Я не помешал тебе?

– Помешал, – ответил Шаллер, раздосадованный тем, что, вероятно, подросток слышал те мысли, которые он в волнении высказывал вслух.

– Экий ты неприветливый! Ну, раз уж я пришел, то зайду. Не уходить же мне обратно!

Джером ловко закинул на подоконник вторую ногу и через мгновение уже был в комнате. Он неторопливо огляделся, как будто ему предстояло прожить здесь всю жизнь, даже подпрыгнул несколько раз на одном месте, словно проверяя, не прогнили ли доски пола и не пора ли их перестилать.

– Знаешь новость? – спросил мальчик, удостоверившись, что пол не провалится, по крайней мере сегодня.

– Какую?

– Помнишь, я рассказывал тебе про своего соседа, Супонина?

– Не помню.

– Ну, который старше меня на два года и которому тоже нравилось проделывать с женщинами то же, что и тебе.

– Ах да, что-то припоминаю.

– Так вот, его вчера убили, – с каким-то удовлетворением произнес Джером. – Представляешь, вырезали сердце и печень!

– Значит, это был твой сосед?

– Так ты уже знаешь… – разочарованно протянул Джером.

– Да, мне звонил доктор Струве.

– Жаль! Мне хотелось донести до тебя эту новость первым.

– Почему? – удивился Генрих Иванович.

– Потому что я люблю приносить новости. И плохие, и хорошие.

– Странное удовольствие.

– Не думаю, что в этом вопросе я исключение. Ведь тебе уже позвонил доктор Струве. Ему совсем не обязательно было тебе звонить. Ты же не следователь.

Просто человек любит приносить новости первым. Ему нравится потрясти, послушать в ответ: – Да что вы! не может быть! как это произошло?.." Шаллер не мог отказать мальчику в наблюдательности и вследствие этого не нашелся, что ответить, а потому лишь улыбнулся и предложил Джерому чаю.

– К сожалению, ничем не могу тебя угостить. Есть только варенье и хлеб. Зато варенья много. Грушевое, яблочное, вишневое, клубничное… Какое хочешь?