Сорок лет Чанчжоэ - Страница 56

– Что с вами? – спросил Супонин.

– Нет-нет, ничего!.. Напоролся на булавку!.. Продолжайте!

– А что говорить?

– Скажите, в каком случае вы больше испытывали возбуждение: когда ласкали опытную женщину или невинную девушку? – Теплый отсасывал из пальца кровь и от ее сладкого вкуса чувствовал, как по телу растекается блаженное тепло, а сердце стучит уверенно и гулко.

– Не знаю. Мне кажется, что это разные ощущения…

– Конечно, разные, – подтвердил Гаврила Васильевич. – Невинность манит, а зрелость расслабляет. Зрелость – бесстыдна, тем и привлекает, а сжатые от страха ножки, коленками стерегущие лоно, руки, старающиеся защитить ладошками наготу, губы, то ласковые и страстные, то каменные от страха, – все это ужасно воспаляет тело! Ничто не приносит такого удовлетворения, как совладать с чужой слабостью и страхом! Победа над сильным есть радость избегнувшего смерти! Вы понимаете меня?

– Не совсем, – ответил Супонин. Он чувствовал, как правая рука учителя все крепче сжимает его талию. – А куда мы идем?

Гаврила Васильевич, казалось, не слышал вопроса и продолжал развивать тему:

– Как это ни парадоксально звучит, в слабом гораздо больше жизненных сил, чем в сильном. Сильный затрачивает слишком много усилий на то, чтобы быть сильным, а слабый духом и телом с бесконечными жалобами на свою маломощность зачастую живет гораздо дольше, чем могучий организм. Поэтому победа над слабым дает возможность продлить собственную жизнь. Животные никогда не питаются равными себе по силе! Инстинкт двиясет ими, дабы черпать силы от слабого! Поэтому в Спарте убивали калек и слабых, чтобы не видеть, как хромые и увечные переживают мужественных и сильных!

– Уже поздно, – неожиданно заныл Супонин. Ему стало больно от впившихся спицами в бок пальцев учителя. – Я хотел бы отправиться в свою спальню. Уже совсем ночь, и я не понимаю, куда мы идем!

– Ты боишься? – Теплый наклонился, заглядывая в глаза подростка. – Скажи, тебе страшно?

– Я не знаю… Мне непонятно то, что вы говорите… Вы больно сжимаете мой бок, и я не знаю, куда мы идем!..

– Хорошо! Дальше мы не пойдем. Мы остановимся здесь. В этом месте нас никто не увидит!

Гаврила Васильевич отпустил мальчика, посмотрел на луну и грустно вздохнул.

– Сейчас ты ощутишь себя слабым и беззащитным, как те девочки, которых ты любил. Ты испытаешь страх и ужас! – Глаза Теплого сверкнули лунным светом, он распахнул полу пиджака и вытащил из-под подкладки нож.

– Зачем вам нож?! – вскрикнул Супонин и заикал быстро и громко.

– Ну вот ты и боишься! Твое сердце стучит быстро-быстро, ноги подгибаются и руки дрожат. Ты ослабел. – Гаврила Васильевич стал медленно приближаться, сжимая в руке нож. – Сейчас я тебя убью.

– За что? – спросил Супонин, с ужасом глядя на приближающегося учителя.

– Я уже тебе все объяснил. Разве ты не понял?

– Нет.

– Ничего не поделаешь! – посетовал Теплый. – Уже нет времени объяснять тебе все заново.

– Пожалейте меня! – Супонин заплакал. – Я не хочу умирать.

– Никто не хочет умирать, – сказал Гаврила Васильевич и, коротко взмахнув ножом, перерезал подростку горло.

Супонин упал в пожухлую траву. С минуту он еще шевелил ногами и удивлялся кровавым пузырям, прущим из рассеченного горла. Через две минуты его юная душа, оторвавшись от всего земного, воспарила над телом, мельком огляделась и устремилась в бесконечные просторы, пытаясь изведать пути Господни.

Грянул гром, и, несмотря на поздний час, в ночном небе заполыхало огнем и закружило звезды в ошеломительной выси огненными струями Лазорихиево небо.

– Лазорихиево небо-о-о! – закричал Теплый. – Лазорихиево не-е-бо!..

Через час Гаврила Васильевич Теплый сидел в своей интернатской квартирке и неутомимо, одну страницу за другой, расшифровывал творение Елены Белецкой.

21

– В начале четвертого года чанчжоэйского летосчисления в город со стороны юго-запада въехал ослик, неутомимо тащивший за собой повозку с поклажей и ее хозяйкой, – читал Шаллер присланное Теплым продолжение чанчжоэйских летописей.

– Хозяйка являла собой молодую женщину в черных пыльных одеждах, с огромной печалью на лице и тоской, изогнувшей спину. Она сидела на чемодане с потрескавшейся от солнца кожей и без интереса разглядывала проплывающие мимо городские окрестности. Во взгляде женщины притаилась какая-то пустота и обреченность, которую можно было списать на то, что приезжая была беременна и живот ее находился на крайних сроках наполнения. Подъехав к главной городской площади, молодая женщина неожиданно потеряла сознание, а умный ослик, почувствовав это, остановился посреди мостовой и заорал во все горло.

– Иа-а! – кричал он, призывая на помощь. – Иа-а!" На крики животного из окон высунулись любопытные физиономии, а особо любознательные даже вышли наружу и скоро определили, что произошло неладное.

Послали за доктором Струве. Со своим неизменным саквояжем медик явился быстро и определил у приезжей родовые схватки. Женщину доставили в дом доктора Струве, где он раздел ее, обмыл тело водой и обмазал чресла йодом. Весь подготовительный этап роженица находилась в глубочайшем обмороке, не реагируя даже на пары нашатыря. Лишь инстинкт заставлял напрягаться ее бедра, а ступни ног уперлись в стену, стараясь сдвинуть ее с места.

– Ах, какой будет чудесный ребенок! – приговаривал доктор Струве, оглядывая огромный живот. – Богатырь готовится явиться на свет!

На помощь доктору пришла мадмуазель Бибигон, имеющая достаточный опыт в таких делах, сама познавшая всю нелегкость воспроизводства новой жизни. Она вскипятила воду, а затем долго что-то шептала на ухо роженице, стараясь привести ее в чувство. Наконец веки будущей матери дрогнули, она открыла глаза и огляделась.