Сорок лет Чанчжоэ - Страница 88

– Да здравствует Ван Ким Ген – великий каженик всех времен и народов!.." Еженедельник – Курьер" поддержал нацеленность народа на отъезд, вселяя в людские сердца оптимизм – надежды на лучшее будущее. Главный редактор издания прощался со своими читателями, обильно плача словами на газетных страницах.

В эти же дни в последний раз собрались члены городского совета. Встреча старых соратников была поистине грустна. Они прихлебывали сладкий кофе, мешая его с горечью слез.

– Уважаемый митрополит! – проговорил г-н Бакстер. – В эти печальные для всех нас минуты я хотел бы принести вам во всеуслышанье свои извинения. Все эти долгие годы я был предвзят и доставлял вам множество неприятных моментов. Но поверьте мне, что это не от злобы, а от нервического состояния моей души.

Прошу вас простить меня и не помнить зла!

– Ну что вы, дорогой Бакстер! – умилился наместник Папы. – Это вы меня простите за мою излишнюю горячность. Это я во всем виноват. Это мне следовало быть более терпимым!

Они поднялись со своих мест, бросились друг другу навстречу, обнялись и горячо поцеловались.

Глядя на эту душещипательную картину, не выдержали и остальные. Все повставали со своих мест и принялись тискать друг дружку, расцеловывать, заливая дорогие костюмы слезами.

– А все-таки мы были командой! – воскликнул г-н Персик. – Командой с большой буквы!

– Да-да! – согласились остальные.

– Мы много сделали хорошего! – прибавил г-н Мясников.

– Да-да!

– Ой, как грустно! – прошептал г-н Туманян, утирая свои красивые глаза.

– Господа? – с надрывом, в котором было лишь естество, произнес г-н Контата. – Давайте же немедленно разойдемся! А то мое сердце не выдержит этого!

– Да-да!

Они разошлись в этот вечер, унося в своих душах любовь. И хотя их любовь была грустна, каждому хотелось сделать в жизни что-то возвышенное и подарить это возвышенное всему миру.

35

Генрих Иванович пьянствовал, не выходя из дома, несколько дней. Он лишь звонил в близлежащий магазин и заплетающимся языком просил доставить ему побольше водки.

Слух о том, что самый сильный человек города неудержимо пьет, распространился на все окрестности.

В один из дней запоя, шестой по счету, Шаллера навестила Франсуаз Коти. Она застала полковника в невменяемом состоянии и, преодолевая некоторое отвращение к заросшему щетиной мужику, пахнущему перегаром, стала приводить его в чувство.

Она волоком перетащила громадное тело в ванную, раздела его и принялась поливать из кувшина холодной водой.

Через полчаса процедур Генрих Иванович стал подавать признаки жизни. Он что-то бессвязно замычал, попытался было обнять девушку за талию, но рука подвела, соскользнула и ударилась о чугун ванны.

– Что же это вы, Генрих Иванович, так расклеились? – спросила Франсуаз, с какой-то грустью разглядывая голое тело полковника. – На что вы стали похожи!

Подышите нашатырем!

Коти сунула Шаллеру под нос пузырек, полковник нюхнул, вздрогнул, и в глазах у него прояснилось.

– Франсуаз! – пьяно улыбаясь, вскричал он. – Я счастлив вас видеть!

– Мне тоже приятно!

Полковник оглядел себя и радостно констатировал:

– Я голый! Между нами что-то было?

– Посмотрите у себя между ног! Разве с этим может что-то быть?!

Шаллер посмотрел туда, куда указывала девушка, и скривился.

– Вы правы, – согласился он, стыдливо прикрывая свою наготу руками. – Отвернитесь! Я вылезу.

Коти отвернулась и стала прибирать волосы на затылке.

Вылезая из ванны, Генрих Иванович отметил, что на шее девушки нет перьев, только нежные завиточки.

– Я заварю вам крепкого чаю! – предложила Франсуаз и вышла в комнату, оставляя после себя запах собственного тела с примесью каких-то духов.

Полковник заволновался, шагнул следом, но в голове у него что-то ударило, трепыхнулось в груди сердце, и он решил, что эротические действия сегодняшним днем преспокойно могут отправить его на тот свет.

– Для вас тут письмо! – услышал Генрих Иванович.

– Да-да,сейчас.

Он обмотал бедра полотенцем и, ступая мокрыми ногами, вышел в комнату.

– Где письмо?

– На столе, – указала девушка, заваривая крепчайший чай прямо в чашке. – Пейте!

– Что-то не могу разобрать, что здесь написано, – пожаловался Шаллер. – Я немного не в форме! Поможете?

– Похоже, это что-то личное, – сказала Франсуаз. – Удобно ли?

– Читайте! – уверенно ответил полковник и густо хлебнул из чашки.

Девушка развернула вчетверо сложенный лист, еще раз взглянула на Генриха Ивановича и начала:

– – Уважаемый Генрих Иванович! Хотел лично с вами поговорить, но, к сожалению, не вышло по причине вашей неожиданной – болезни". Откладывать более не могу, так как уезжаю сегодняшним вечером, а потому пишу вам, надеясь на понимание, а в конечном счете и прощение.

Так уж случилось в моей жизни, что я издавна испытывал интерес к вашей жене как к особе поистине незаурядной. Поначалу мой интерес сводился лишь к уважению ее личности, но потом, с течением времени, в особенности с момента вашего семейного разлада, я стал испытывать к Елене влечение другого рода. Не буду распространяться, каким образом ко мне пришло понимание, что я люблю вашу жену, но сегодня я доподлинно знаю, что это так.

Ваша самовлюбленность, словно шоры, застила вам глаза на события, происходящие вокруг. Ваша жена – гений. Все это время она писала Чанчжоэйские летописи, самоотверженно трудясь, отключившись от внешнего мира. Вы, как человек достаточно тонкий, чувствовали, что Елена творит великое, но не могли внутренне справиться с некоторой завистью по отношению к ее таланту.