Сорок лет Чанчжоэ - Страница 51

– Все дома мои! – привел довод г-н Контата. – Поэтому площадь должна быть разбита там, где я укажу!

– Не все дома ваши! – возмутился скотопромышленник. – У меня тоже есть дом! И у остальных имеются.

– А я командую армией! – пригрозил генерал Блуянов. – Я наведу в городе порядок! Не терплю анархии!

– Площадь должна быть построена напротив моего дома! – заявил доктор Струве. – Я – первый житель города! Тем более я – врач. Если кто-нибудь заболеет, то я должен в кратчайшие сроки добраться до больного. Поэтому я должен жить в центре города.

Доводы сочли бы убедительными, если бы не мадмуазель Бибигон, напомнившая всем, что доктор Струве отнюдь не первый житель города, а что наипервейшим аборигеном является отец-пустынник Мохамед Абали, а потому с ним должно посоветоваться.

– Хорошо, – согласился г-н Контата. – Спросим отшельника. Тем более надо его проведать, может быть, он умер давно.

Жители города в полном своем составе отправились к землянке Мохамеда Абали, и каково было их удивление, когда в ней они обнаружили не только цветущего отшельника, но и пожилую женщину, кормящую пустынника горячими пирожками. За занавеской в землянке находились еще пять человек, трое мужчин и две женщины.

– Моя мама. Прошу любить и жаловать, – представил женщину Мохамед. – А это мои братья и сестры.

Все и полюбили маму Абали, на безымянном пальце, которой сверкал двадцатикаратный бриллиант.

– Площадь должна быть разбита напротив дома моего сына! – сказала мама. – Он первый житель города.

– Но ведь у вашего сына нет дома! – заметил Контата.

– Будет, – ответила мама и сняла с пальца кольцо. – Этого хватит за дом?

– Вполне, – подтвердил владелец недвижимости. – Этого хватит на самый большой дом. На четырехэтажный.

Так в городе была заключена вторая сделка. Семья Мохамеда Абали вселилась в новый дом, а каменщик Персик с удовлетворением приступил к разбивке главной площади.

В начале третьего года в городе появился дерзкий мужчина по фамилии Иванов и предложил горожанам выстроить ветряные мельницы, к которым, в свою очередь, подсоединить динамо-машины.

– Таким образом, – пояснил он, – таким образом можно убить сразу двух зайцев:

и зерно молоть в муку, и энергию пустить на электричество.

– А у нас нет ветра, – ответили чанчжоэйцы.

– Как нет?! – удивился Иванов.

– Так, нет… Безветрие…

Но дерзкий мельник не поверил горожанам и остался в Чанчжоэ на некоторое время, дабы уличить жителей в коварном обмане.

Мукомол поселился в доме Мохамеда Абали, заплатив за постой с обедами некоторые деньги. В течение двух месяцев он мучился бездельем, частенько выбегая на улицу, в особенности когда ему казалось, что порывы ветра наконец-то продувают городские улицы. Но всякий раз Иванов неизменно обманывался: ветра не было. Настойчивый мужчина слюнявил пальцы, поднимая их высоко над головой, как опытный капитан в штиль, надеясь уловить хоть какое-то движение атмосферы.

– Безветрие у нас, – в который раз пояснял Мохамед Абали. – Ехали бы вы в свои края строить мельницы. А то квалификацию потеряете и все деньги на постое проживете.

В один из дней постоялец Мохамеда Абали выглянул по привычке в окошко и увидел, как по булыжной мостовой в сторону севера передвигается обгрызенный ку– сочек бумаги. Бумажка подпрыгивала, крутясь в воздухе, и, казалось, ласкалась, обдуваемая воздушными потоками.

– Ветер, – прошептал Иванов. – Ветрина! Ветрище!

В одном исподнем мукомол выбежал на улицу и с восторгом помчался за бумагой.

Он шлепал босыми ногами по булыжникам, простирая к чудесному знаку свои руки.

И каково было его изумление, когда, догнав бумажку и подхватив ее на руки, он обнаружил привязанную к ней ниточку, конец которой держал в гадких ру– чонках босоногий мальчишка и криво ухмылялся.

– Будь проклят этот город! – закричал в отчаянии мельник. – Будь прокляты его люди! Прочь отсюда! Немедленно!

За пятнадцать минут обманутый в своих надеждах, униженный мукомол собрал пожитки и, весь в слезах, чертыхаясь, отбыл из города в неизвестном направлении.

Вечером того же дня на фасаде дома Мохамеда Абали появилась вывеска, лаконично гласящая: – ГОСТИНИЦА".

Наутро новоиспеченную гостиницу освятил митрополит Ловохишвили. Посланник Папы обкурил ее ладаном и опрыскал все углы святой водой. Позже, оставшись наедине с Мохамедом Абали, митрополит спросил его:

– Не мусульманское ли имя твое?

– Важно ли имя? – рек первый житель. – Суть важна.

– Веруешь ли ты в православного Бога или поклоняешься Аллаху? – спросил митрополит.

– Ведь пустынник я, русский отец-пустынник.

– А где твои книги и размышления?

– Здесь. – Мохамед постучал костяшками пальцев себя по лбу. – Все книги и размышления здесь сокрыты.

– А поступки где твои? – не унимался Ловохишвили.

– Поступки будут.

– Приходи сегодня в храм, – наказал настоятель.

– Приду, – пообещал Абали.

Отец-пустынник сдержал свое слово и на закате пришел в чанчжоэйский храм.

– Надо бы тебе имя другое выбрать, – сказал митрополит.

– Зачем? – удивился хозяин гостиницы.

– Православное имя тебе надобно.

– А чем мое плохо?

– Не понимаешь ты своей ответственности перед городом! – посетовал посланник Папы. – Ты первый житель города! Ты русский отец-пустынник! Ты история русского города Чанчжоэ! Твое имя останется в памяти человеческой на века!.. – Ловохишвили понизил голос до шепота: – Боюсь, что после смерти твоей мусульма не оспорят право русского человека владеть этим городом! И приведут доводы, что, мол, ты специально был послан в эти степи, дабы организовать новый город под оком Аллаха – мусульманский город. Понимаешь?