Сорок лет Чанчжоэ - Страница 22

– Неужели вы думаете, что после ваших угроз я с вами буду продолжать какие-либо отношения?

– Это ваше право выбирать, – ответила Лиза, и Генрих увидел, как зло сверкнули ее глаза в отражении зеркала. – В доказательство своих слов я объявлюсь беременной.

– Вы же не беременны, Елизавета Мстиславовна. Это легко удостоверить.

– А откуда вы знаете, что я не беременна? – повернула к Шаллеру лицо Лизочка.

– Я был осторожен.

– А вы что, единственный в мире мужчина, от которого можно забеременеть?

– Конечно, нет… Вы хотите сказать, что у вас есть еще любовник?

– А почему нет?.. – Лизочка взяла пудру и дунула на пуховку, пуская пылевое облачко. – Вы его сегодня видели… Тот, который гекзаметр читал.

– Ну что ж, Елизавета Мстиславовна, он молод, – ответил полковник. – И у него есть некоторые литературные способности. Вам и карты в руки. Тем более что вы ожидаете ребенка.

– Значит, вы одобряете мой выбор? – спросила Лизочка, поправляя прядки волос над ушами.

– Во всяком случае, не порицаю, – ответил Шаллер. – Да и имею ли я право на это…

Лизочка села на краешек подзеркальника. Пуховка выпала из ее рук. Плечи девушки опустились, и она с тоской посмотрела на Генриха.

– Вы меня не любите, – мрачно проговорила она. – Теперь я это понимаю наверное… Конечно же, у меня нет никого, кроме вас. Я не беременна… Это все от отчаяния… Слова эти… Надеюсь, вы понимаете меня?..

Полковник кивнул.

– Я знаю, что после всего, что я вам наговорила здесь, вы меня будете ненавидеть…

Шаллер попытался что-то сказать, но девушка замотала головой:

– Не перебивайте меня, пожалуйста!.. Да а, вы будете меня ненавидеть!.. Или, на другой случай, просто презирать, что отнюдь не лучше… Но знайте, что я вас любила. Вернее сказать, я вас и сейчас люблю, со всем безумием, на которое способна женщина!..

На глазах Лизочки вновь показались слезы.

– Нет-нет, не волнуйтесь! Со мной более не случится истерики! Просто я хочу договорить вам все, но не совсем владею собой…

Она провела по лицу тыльной стороной руки, размазывая слезы, и продолжала почти спокойным голосом;

– Вы были все это время для меня идеалом мужества! Вы великолепный и великодушный человек. В вас я нашла все то, чего желает от мужчины любая женщина. Вы, как великий музыкант, способны играть на струнах женской души, извлекая из нее те звуки и чувства, о которых не догадывалась и сама женщина… Спасибо вам, Генрих Иванович, за все! Спасибо хотя бы за то, что вы создавали иллюзию, что любите меня!..

В который раз за сегодняшний вечер Шаллер почувствовал, что его передергивает.

Но сейчас он был готов простить девушке эту приторную высокопарность, тем более что это был момент расставания, когда благородная и чувствительная натура форсирует свои переживания, нарочно мучая себя все более. Такова была и Лизочка. Она готова была выпить чашу горечи до дна, сама тянула к ней нежные ручки, поднося отраву к алым губкам.

– Признайтесь честно, – трагически попросила девушка. – Любили ли вы меня когда-ибудь?

– Да, – сказал неправду Шаллер.

– Когда?

Полковник чуть было не расхохотался. Он чуть было не ответил, что любил Лизочку с половины второго до трех часов пополудни по нечетным дням месяца, но взял себя в руки и усилием воли заставил соответствовать свое выражение лица происходящему.

– Будьте спокойны, Елизавета Мстиславовна. Я вас любил… И не в этом дело.

Просто в жизни мужчины, особенно когда он достигает определенного возраста, возникает желание одиночества. Желание остаться наедине со своими сокровенными мыслями. А любое чувство к женщине отвлекает его от мышления… Надеюсь, вы меня понимаете, Елизавета Мстиславовна?

Девушка покорно кивнула в ответ, и Шаллер решил сделать ей приятное.

– Никто не знает, что преподнесет ему жизнь в будущем. Вполне возможно, что все мысли будут додуманы до конца, что наступит духовное опустошение и все вернется на круги своя. Чувства вернутся, и раскаяние охватит душу.

Полковник понимал, что поступает нехорошо. Он отдавал себе отчет, что этими туманными выражениями дает ей надежду, но ничего поделать с собой не мог, слишком сладостно было это чувство – владеть любовной ситуацией, направляя порывы Лизочки в различные стороны.

– Все может измениться, Лизочка!..

– Как я люблю вас! – воскликнула девушка, и ее щечки разгорелись. В ее душу вошла надежда.

– Жаль, Елизавета Мстиславовна, что мы с вами не родили галактику! – произнес Шаллер.

– Что?

– Да нет, ничего.

– Я готова, я готова вам родить! – со всем отчаянием заговорила Лизочка. – Я знаю, у вас нет детей и вы мучаетесь этим безумно. Я готова родить вам сына, даже не будучи вашей женой официально! Вы можете на меня рассчитывать, Генрих Иванович!

Шаллер понял, что надо немедленно заканчивать разговор, либо ситуация грозит полностью выйти изпод контроля и дойти до абсурда.

– Останемся друзьями! – жестко сказал полковник. – А сейчас, Елизавета Мстиславовна, приведите себя в порядок! Вы должны выйти к гостям, а то подумают о нас с вами Бог весть что!.. Я выйду первым…

– Хорошо, – покорно ответила Лизочка.

– И не ясалейте пудры для своего прекрасного лица! – напутствовал напоследок Шаллер и четким шагом вышел из комнаты.

Полковник возвращался в парадную залу тем мсе длинным коридором, которым пришел. Несмотря на то что дело с Лизочкой Мировой решилось, Генрих не знал, радоваться этому или нет. В какой-то части его души притаилась тоска, грозящая перерасти в сомнение: правильно ли он поступил в этой ситуации? Вполне вероятло, что девушку можно было оставить при себе. Она ие была навязчивой, не мучила его страданиями от неопределенности отношений и была прелестной в интимные моменты. С другой стороны, и полковник придавал этому немалое значение, девушке надо было строить свое будущее, и он, считая себя человеком вполне благородным, не мог лишить ее перспективы нормального брака. Но самым главным фактором их разрыва послужило то, что Шаллер никогда, ни единым мгновением не любил Лизочку Мирову, а потому устал от нее, утомился ее телом, слишком страстной любовью к нему и всем тем, что ее сопровождает… Однако в душе все же была тоска, и полковник списал ее на счет своей чувствительности и неспособности причинить человеку боль, после чего сразу же забыл об этом.